pyrokinesis - ничего святого
Рудольфус никогда никому ничего не обещал. Клялся - да, утромбовывая душу магическим обязательством. Но обещал - никогда. Потому что за каждым обещанием тихо гниет обман. Сочится разложением сквозь сердце, выдает в тебе лицемера, который сначала наделит силой свое слово (будто оно что-то значит), а после бросит его в канализацию рыбьих потрохов. Маленький Северус совершил фатальную ошибку. Он поверил. Если не в обещание, то в слово.
Правда нынче в очень большой цене. Никто ее не любит. Но все почему-то капризно обижаются, когда узнают, что ее спрятали и не хотят отдавать. Снейп так тянулся к ней. К этой правде. Как будто если найдет захороненный сундучок с истиной, сможет избавиться от липкого чувства обмана. Нет, милый. Не сможешь. Ведь откуда ты знаешь, что твоя находка - та самая?
Две вялые фигуры вываливаются из какого-то помещения. Говорят громко, кашляют, заражаются смехом, а после расходятся в разные стороны.
Какая фантастическая удача.
Зрачки сардонически сверкнули в полутьме. Потом потухли. Это маленькое преследование совсем не должно его раскрыть.
Рудольфус двигался уверенно, но тихо, почти неслышно, он стал продолжением этого мрачного переулка, соединившись с темнотой так, будто она принадлежала ему по праву рождения. Выдать его присутствие могли разве что длинные пальцы, уже устроившиеся железным обручем на чужом горле. Он почувствовал, как под косточкой верхнего указательного затрепетало адамово яблоко. Бедный парень. Надо было слушать маму, когда та летала вокруг тебя, прося не задерживаться и надеть шапку. Шапку-то ты надел. Но пришлось задержаться, да, я все понимаю. Только мама, увы не поймет. Потому что задержаться пришлось навсегда.
- Ш-ш-ш, - тянет ласково Рудо, прижимая к себе тело и плавно уводя его в узкий проход между высокими зданиями.
Глухое мычание упирается ему в ладонь, рассеиваясь мелкими звуками. Сопротивляется, барахтается нижними конечностями. Изо всех сил тщетно держится за свою жизнь, и даже не представляет, как сильно ему повезло, страна, блять, его точно не забудет - волонтерам всегда положены сладкие регалии и благодарственные письма за участие. Но сначала нужно успокоить этого суетливого мотылька, а для этого - выключить ему свет.
Удар ребром ладони приходится ровно в затылок. Строптивость гаснет, сминая конечности ватой, и вот уже тело бессильно падает ему на грудь. Рудольфус осторожно усаживает безвольное мясо на землю, заботливо упирает голову в каменную кладку.
Свидетелей воровства чужой жизни быть не должно. Лестрейндж неторопливо вытащил палочку и начал накладывать на пространство глушащие и невидимые чары. Но это ощущение... кислое. Мертвое. Антоним одиночества. Постороннее любопытство, ставящее грязный отпечаток на душе. Рудо некомфортно. Хочется вскрыть этот пульсирующий гнойник. Или вручить одному маленькому дотошному вороненку ключик от той самой правды. Ты нашел ее, Северус. Прими мои поздравления.
Аристократы всегда хвастались своими манерами. Но к чему это церемонность, ты согласен? Грубым рывком он вытаскивает из темноты незваного гостя сегодняшнего представления, трясет его тело в отблесках полумесяца, словно пытается вытряхнуть из него ломаное объяснение или чисто сердечное признание. Рудольфус удивлен. Но не тому, что чьи-то глазки решили удовлетворить токсичное любопытство. Он удивлен, это любопытство принадлежит не кому-нибудь, а именно Снейпу.
- Знаешь, что стало с любопытной Варварой? - притесняет его к себе ближе, настолько, что чует дыхание, чует первобытное желание найти ответы на вопросы. Лестрейндж горячо выдыхает усмешку на холодную бледную скулу. - Ей оторвали ноги.
Он даже думает, что так будет лучше. У всего должен быть свой зритель, хотя Рудо так ревнив и капризен, что зачастую публику у себя он не принимает. Та всегда слепа и пронизана непониманием. Поверхностна. У Рудольфуса нет и никогда не было столько ресурсов во главе с терпением, чтобы объяснять то, что заведомо обречено самоубиться в колодце недалекости.
Но сейчас он вдруг засомневался. Северус до того оказался смертельно отважен, что проглотил собственный страх и пожертвовал осторожностью по имя знаний. Значит ли это, что он заслужил найти то, что так старательно искал?
Снисходительная улыбка порвала рот. Он разжал пальцы, до этого прочно втиснутые в темную мантию. Отпустил.
- Я не скажу твоей мамке, что ты свалил из дома после отбоя, а ты не скажешь о моем хобби. Идет?
Вынув стеклянный пузырек из кармана, Рудо азартно потряс им в воздухе, а после вернулся к своему новому бессознательному другу. Похлопал того по щекам, но реакции не последовало. Печально. Придется разбудить его иначе.
Откупорив крышку зубами, Лестрейндж капнул несколько капель на чужой палец. Шипение эпидермиса тотчас впрыснуло адреналин в кровь, и спящая красавица наконец раскрыла свои веки в первозданном ужасе, изливаясь криком, выхаркивая агонию и звонкий крик. Как будто это поможет вернуть ей правый безымянный. Как будто это поможет вернуть самого Рудо из транса восхитительного оцепенения.
- Северус, посмотри ты что сделал, - хрипло произнес он, изучая обглоданную до кости плоть. Та пищала по прихоти сваренного зелья, разъедая тонкую косточку до основания. - Посмотри, что ты создал.
В животе действительно порхают бабочки. Но совсем не от болезненной влюбленности, хотя нет, Рудольфус точно был влюблен, просто без ума от проделанной работы, он часто задышал через рот, морщась то ли от прерываемого плачем вопля, то ли от приятной истомы в районе желудка: ему вдруг показалось, что бабочки порежут его изнутри крыльями, а он и не будет против, потому что малыш-то оказался настоящим сокровищем.
Заторможено подняв руку, он жестом пригласил его подойти ближе. Посмотреть шире. На мир, на боль, на сам процесс изготовления зелий. И тут Рудо словно все понял. Он не имеет права отбирать у мальчика священную возможность открыть новый мир.
- Я хочу, чтобы ты сделал это сам, - трепещущее тело дрожит, панически теснится к стене, прижимая к груди изуродованную руку. Рудольфус по-отечески вытирает ледяными пальцами с чужой щеки горькие слезы, как будто обещая, что все будет хорошо. Но как печально, как трагично, что Рудольфус никогда никому ничего не обещает.